06 мая 2017 г.
Осень. Мокро кругом. На улицу выходить неохота. Брат Виталий ушел в школу. У нас с ним на двоих одна пара ботинок.
Мамы нет, как и отца. Старшие братья говорят, что маму взяли на какие-то «окопы», а отец на своей фабрике пропадает, не до дома ему и приезжает домой только раз в неделю. И то только на одну ночь.
Я сижу у окна и плачу крупными слезами. Эти слезы тихо сползают до нижней части рамы и куда-то пропадают. Мне это не видно. Улица и большая дорога пустынны, редко пройдет кто-то. Скучно.
Мне так хочется увидеть маму. Ее так долго нет дома, и мне ее очень не хватает. Уже начинает темнеть. То ли этот день кончается, то ли тучи стали гуще и чернее, и поэтому в доме темно. Я не знаю. Часы остановились. Не представляю, что с ними случилось. Хочется плакать, но я же мужчина и не полагается мне это делать. Вот и сижу у окна, напротив печи, почему-то называемой «русской». Что у нас, у чуваш, разве своих печей нет?
Когда мама придет с этих «окопов», надо спросить об этом. Она все знает. Очень хочется, чтобы она скорее пришла домой. А что такое «окопы», куда маму взяли – тоже надо спросить.
Вдруг я услышал звук щеколды закрывающейся калитки ворот, но кто прошел, не успел заметить в окно, выходящего во двор. Раздались тяжелые медленные шаги человека, поднимающегося на крыльцо дома. Я подошел к дверям и встал рядом с печью, ожидая входящего. Сердце мое билось в груди неровно. Открылась дверь и вошла женщина, укутанная маминым платком, и я кинулся к ней.
– Мама! Мама, ты вернулась! – закричал я, узнав ее, и кинулся в ее объятия. Она присела на корточки, не выпуская меня с объятий, и крепко-крепко поцеловала. По ее щекам текли слезы, и она грустно улыбалась. До этого ни разу не видел ее со слезами на глазах и готов был тоже зареветь, хотя мама не ревела. Я сдержался, чтобы не огорчить маму.
– Вот я и дома, – сказала мама, глубоко вздохнув. – Ну и как вы тут, мои птенчики? Кто топил печку?
– Витька, перед уходом в школу, – ответил я. – А Сережа (это наш самый старший брат, ему уже шестнадцатый год идет) на лесоповале заготавливает дубовые дрова для паровозов.
– Валентин какие-то известия подавал?
– Нет, мама, и писем от него не было, – ответил я.
Валентин – это другой мой брат, помладше Сережи и постарше Витьки. Его до отъезда мамы на «окопы» забрали в Чебоксары в какое-то ФЗО. Тогда я не знал, что это такое и почему туда забирают старших братьев. Теперь, повзрослев, знаю, что ФЗО – это фабрично-заводское обучение и через год Валентин приехал столяром и лет пять проработал на Козловском заводе, где изготавливал вначале детали к самолетам «У-2» – ночным бомбардировщикам Великой Отечественной войны, а потом – детали сборных домов.
Тем временем мама разделась и стала задыхаться от кашля. Потом установилась в доме звенящая тишина. Мама легла на кровать и тяжело дышала. Мне стало страшно. Мама это, видимо, заметила, похлопала рукой по краю кровати, приглашая меня сесть рядом с ней. Она слегка обняла меня и тихо проговорила:
– Ты, Коленька, не бойся. Я на «окопах» слегка приболела и меня досрочно отправили домой. Тут я быстро поправлюсь.
–Так, кто же доит нашу кормилицу?
– Сережа доит утром и вечером. А мы с Витей кормим и поим корову и овец,
– Молодцы вы у меня. Настоящие мужики. А сейчас я немного полежу. Подай-ка мне мою котомочку.
Я вскочил с кровати. Подал маме котомочку.
Мама развязала мешок и вытащила огромное яблоко и сказала:
– Принеси мне нож.
Она аккуратно разрезала яблоко на две части и подала мне одну половину, а другую – Вите.
– А для Сережи у меня есть еще одно яблоко. Ему, как работнику, полагается целое.
Я молча взял у мамы яблоко и сразу откусил большой кусок. Вкус этого маминого яблока запомнился мне на всю жизнь и стал для меня любимейшим лакомством независимо от моего возраста.
Мама вскоре выздоровела и стала работать в колхозе, возвращалась оттуда усталая, но радостная.
Все это произошло со мной осенью 1942 года, в самый трудный период Великой Отечественной войны. Тогда мне было шесть с половиной лет.
Н. КУДАЛЬВАС.